Всякая всячина

Война 1812 года: факты о крестьянах, которые не любит официальная история

Война 1812 года получила в нашей истории название «отечественной», что в целом, конечно, верно: пусть и временно, но внешняя угроза заставила тогдашнее российское общество объединиться. Князь Багратион и его солдаты из крепостных на Бородинском поле рисковали своей жизнью в равной степени.

Тем не менее, есть немало существенных поправок, о которых у нас вспоминают не часто, хотя и о них стоит знать и помнить. Во-первых, русский аристократ и русский крепостной не могли относиться к войне абсолютно одинаково. Ненависть к интервентам их, разумеется, объединяла, а вот разность положения, по-прежнему, разъединяла. Недаром среди русской аристократии перед войной и в ходе войны существовал немалый страх: а вдруг Наполеон выбросит лозунг отмены крепостного права, что реально могло привести к новой пугачевщине.

Академик Тарле, ссылаясь на документы, писал, что в Тамбовской губернии крестьяне при рекрутском наборе на войну 1812 года от радости плясали. Наверное, бывало и такое. Хотя, замечу, что русские пляшут, уходя на войну, не только от радости, но и от горя. Такой характер. К тому же есть и другие, не столь приятные для чтения, документы. Например, о многочисленных побегах рекрутов, о том, как односельчане силой отбивали своих, нападая на рекрутские обозы, о том, как крестьяне калечили себя, чтобы не идти в армию. Есть свидетельства, что один губернатор, чтобы избежать побегов, додумался до того, что стал привязывать новобранцев к канату.

При этом куда больше боялись не смерти, тут побеждал фатализм, а тяжелейшей 25-летней службы. Формально царский декрет о рекрутском наборе в связи с войной обещал, что людей забирают лишь на время боевых действий, но в деревнях этому не верили. И имели на то причины: накануне войны тоже забирали людей временно в милицию, а затем большинство рекрутов все-таки забрили на 25 лет.

Во-вторых, надо понимать, что известный толстовский тезис о «народной дубине», которая «гвоздила» неприятеля, требует серьезных оговорок. Тех, кого у нас сегодня, говоря о войне 1812 года, обычно называют партизанами, сами участники той войны партизанами не считали. Народные отряды самообороны, которые вилами и косами били вражеских мародеров, как правило, охраняли лишь свое добро, редко выходя за околицу своей деревни. На дальние рейды, и то лишь в пределах своего уезда, крестьяне стали осмеливаться лишь тогда, когда армия Наполеона покатилась, отступая по Старой Смоленской дороге. Здесь было чем поживиться: брошенные обозы с награбленными вещами, ослабевшие и замерзшие дезертиры, которые еле держали в руках оружие.

Наконец, от этих отрядов самообороны нередко страдали и фуражиры русской армии, которых, уставшие от бесконечных поборов крепостные, встречали точно так же, как и французов, вилами. То есть, «народная дубина», конечно, делала свое дело – лишала противника продовольствия и фуража, но нередко точно так же заставляла голодать и русского солдата. Не говоря уже о том, что наша официальная история обычно как неудобный и непатриотичный факт опускает, что крестьянские волнения – причем, порой, весьма серьезные – проходили и во время войны. Недаром генерал Ермолов в своих мемуарах пишет, что дороги вокруг тарутинского лагеря стали небезопасными из-за крестьянских волнений. Иначе говоря, «народная дубина», как справедливо писал сам Толстой, гвоздила иногда с «глупой простотой».

В 1812 году те отряды, что называли партизанскими – Давыдова, Дорохова, Сеславина, Фигнера и другие – создавались по прямому указанию командования, состояли полностью из кадровых военных и согласовывали свои действия с регулярными силами русской армии. Именно они действовали в глубоком тылу противника на его коммуникациях, а порой захватывали даже города. Так что народ действительно громил интервентов, но одет был при этом, как правило, вовсе не в крестьянский армяк, а в солдатскую шинель. То есть, интервентов в 1812 году победила на самом деле все-таки не крестьянская «народная дубина», а регулярная русская армия.

Наконец, термин «отечественная война» применим в полной мере лишь к исконно русским землям. На западных территориях тогдашней Российской империи отношение к интервентам было совсем другим: в Польше и Беларуси симпатии между Наполеоном и Александром I разделились. Многие местные аристократы мечтали о независимости, которую они потеряли с уничтожением Великого княжества литовского, а здешние крестьяне еще не успели свыкнуться с мыслью, что они в одночасье потеряли личную свободу и стали, как и русские мужики, после раздела Польши крепостными. Так что, после прихода в эти губернии Российской империи интервентов их нередко встречали хлебом с солью и снабжали Великую армию Наполеона продовольствием и фуражом добровольно. Ситуация, правда, постепенно ухудшалась, поскольку заниматься мародерством разноязыкая Великая армия начала с первых же дней вторжения, не различая того, кто ее приходу рад, а кто нет.

Неравенство существовало в России до войны 1812 года, во время войны и после нее. Благодарные слова в адрес терпеливого русского народа говорил не только Сталин, но и император Александр I, а вот реальная помощь пострадавшим была разной, в зависимости от того кто ты дворянин-помещик, купец или крепостной крестьянин. Если помещику и купцу, пусть и частично возмещали потерянное во время войны и предоставляли различные льготы, то крестьянам выдали лишь минимум пропитания, чтобы они не умерли от голода до ближайшего урожая, и семена на посев. Но главное свое внимание власть после войны уделила воссозданию сил правопорядка и сбору у населения оружия. За него власть готова была крестьянину даже заплатить.

Что и понятно. Война закончилась. Элита снова пошла своим путем, крепостные своим, а это всегда чревато бунтом.

Петр Романов, политический обозреватель РИА Новости